Воспоминания, использованные в данной публикации, переданы Национальному архиву Республики Карелия общественной организацией «Жители блокадного Ленинграда» (г. Петрозаводск) в рамках проекта «Человек и война»

 

Лобышева Анна Федоровна, родилась в 1923 г. в Ленинграде. С февраля 1942 года по октябрь 1945 находилась в действующей армии, старший сержант медицинской службы. Инвалид Великой Отечественной войны 2-й группы. Имеет боевые награды: медали "За оборону Ленинграда", "За боевые заслуги" и "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг".

01

Медсестры Ленинградского фронта, «боевые подруги», 1944 г. Первая слева — Лобышева А.Ф.

В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?
Нам в сорок третьем
Выдали медали,
И только в сорок пятом -
Паспорта...

(Ю. Воронов)

Анна Петровна вспоминает: «До войны я окончила медицинское училище в Ленинграде, на курсах совершенствования медицинских работников прошла специализацию по физиотерапии и была направлена работать в физиокабинет завода № 77.

Жила с мамой и папой на Большой Охтинской улице, которая проходит вдоль Невы. 22 июня 1941 года стоял теплый день.

Окно открыто, тополь мирно листьями шелестит. Вдруг очень громко заговорил репродуктор во дворе. Все жильцы повыскакивали, побежали к репродуктору, там и узнали, что началась война.

В тот же день вызвали меня в райком комсомола и дали поручение - разносить повестки. Встречали таких "почтальонов" по-разному: молодежь — с энтузиазмом, а их взрослые родственники со слезами.

В сентябре и в наш дом пришла повестка, ждал папа, а первой в семье была призвана я, маленькая девочка с косичками. (Я почти всю войну длинные волосы носила, только в Германии остригла).

Никогда не забуду, как удивились в военкомате, решили, что я просто забрела не туда. Дежурный спросил: «Девочка, чего тебе здесь надо?» «В армию иду», - гордо ответила я и показала повестку, где значилось, что с собой надо взять кружку, ложку и пару белья.

В здании арктического музея формировали полевой госпиталь N25-81. Мы еще отмывали все, белили и красили, а раненые уже поступали. В операционном блоке я перевязывала, гипсовала. Пока водопровод и канализация работали, было еще ничего. Потом ни света не стало, ни тепла. Устанавливали печки-времянки, выводили трубы в форточки и так пытались нагреть большие помещения с высокими потолками. Особенно тяжело было зимой. На Неву в прорубь за водой для госпитальных нужд ходили, параши таскали. Обстрелы, бомбежки. Голод, все истощены, медики тоже. Получали по 250 граммов хлеба и похлебку-дуранду из жмыха — отходов льняного производства. Три раза в день давали болтушку из дрожжей, чтобы авитаминоза не было. Смертность была очень высокая - и от ран, и от голода.

В свободное от дежурства время ходили мы на совхозное поле за Охтинским кладбищем. Там команды МПО города копали длинные неглубокие траншеи, метра два шириной, в которые мы раскладывали валетом трупы. Их привозили с улиц города, складывали вначале в сарайки, а потом уж и не строили сараев - прямо в траншеи укладывали. Страшно вспомнить, сколько людей полегло в дни блокады!

После снятия блокады наш госпиталь с Охты перебросили на Карельский перешеек, где он располагался в палатках и землянках. Вслед за войсками дошли до Выборга, Кексгольма. В конце 1944-го погрузили в дэпээмовские теплушки и перебросили на 1-й Украинский фронт. Первая стоянка была под Перемышлем на границе с Польшей. Развернули госпиталь в сеянном лесу - не естественном, а с ровными рядами деревьев, среди которых стояли оставленные немцами палатки и хорошо оборудованные землянки. Но очень неудобным был подъезд к госпиталю. Слышали потом, что в том лесу не должны были стоять, будто вредители в политотделе были раскрыты.

К Кракову шли пешком. Вот где мясорубка была! У немцев там склады всякие находились, всеми силами пытались они город удержать. Раненым прямо на улицах помощь оказывали - не хватало палаток. Ранения тяжелые. Помню, как молдаванин один, приняв меня за польку (они нам помогали), просил меня: «Пани, пани! Напойте мне молдаванеску!» Пропела я какую-то мелодию, и он спокойно умер.

А рядом другой раненый пришел в сознание, услышал, что я по-русски пою, и попросил письмо маме написать. Взяла листочек бумаги, и он диктует: «Здравствуй, мама! Я чувствую себя хорошо!» Какое там хорошо - черепной, одной ногой на том свете! Сложила я листок треугольником (конверты тогда не требовались), написала московский адрес, который на всю жизнь запомнила. Звали того паренька Виктор Кура. Узнала я, что он студент-историк. Он все говорил: «Аня! Я должен продолжить учебу!» Мечтал после войны в Ленинград приехать, по городу походить, а меня в гиды приглашал. Выжил все-таки! Он нашел меня в дни Декады карельской культуры в Москве в 1980 году, куда я с хором ветеранов ездила. Мы до сих пор переписываемся с ним!

В свободное от дежурства время ходили мы на совхозное поле за Охтинским кладбищем. Там команды МПО города копали длинные неглубокие траншеи, метра два шириной, в которые мы раскладывали валетом трупы. Их привозили с улиц города, складывали вначале в сарайки, а потом уж и не строили сараев - прямо в траншеи укладывали. Страшно вспомнить, сколько людей полегло в дни блокады!

После снятия блокады наш госпиталь с Охты перебросили на Карельский перешеек, где он располагался в палатках и землянках. Вслед за войсками дошли до Выборга, Кексгольма. В конце 1944-го погрузили в дэпээмовские теплушки и перебросили на 1-й Украинский фронт. Первая стоянка была под Перемышлем на границе с Польшей. Развернули госпиталь в сеянном лесу - не естественном, а с ровными рядами деревьев, среди которых стояли оставленные немцами палатки и хорошо оборудованные землянки. Но очень неудобным был подъезд к госпиталю. Слышали потом, что в том лесу не должны были стоять, будто вредители в политотделе были раскрыты.

К Кракову шли пешком. Вот где мясорубка была! У немцев там склады всякие находились, всеми силами пытались они город удержать. Раненым прямо на улицах помощь оказывали - не хватало палаток. Ранения тяжелые. Помню, как молдаванин один, приняв меня за польку (они нам помогали), просил меня: «Пани, пани! Напойте мне молдаванеску!» Пропела я какую-то мелодию, и он спокойно умер.

А рядом другой раненый пришел в сознание, услышал, что я по-русски пою, и попросил письмо маме написать. Взяла листочек бумаги, и он диктует: «Здравствуй, мама! Я чувствую себя хорошо!» Какое там хорошо - черепной, одной ногой на том свете! Сложила я листок треугольником (конверты тогда не требовались), написала московский адрес, который на всю жизнь запомнила. Звали того паренька Виктор Кура. Узнала я, что он студент-историк. Он все говорил: «Аня! Я должен продолжить учебу!» Мечтал после войны в Ленинград приехать, по городу походить, а меня в гиды приглашал. Выжил все-таки! Он нашел меня в дни Декады карельской культуры в Москве в 1980 году, куда я с хором ветеранов ездила. Мы до сих пор переписываемся с ним!

02

         Лобышева Анна Федоровна, 1945 г.

Побледнев,
Стиснув зубы до хруста,
От родного окопа
Одна
Ты должна оторваться,
И бруствер
Проскочить под обстрелом
Должна.
Ты должна.
Хоть вернешься едва ли,
Хоть "Не смей!"
Повторяет комбат.
Даже танки
(Они же из стали!)
В трех шагах от окопа
Горят.
Ты должна.
Ведь нельзя притворяться
Перед собой,
Что не слышишь в ночи,
Как почти безнадежно
«Сестрица!»
Кто-то там,
Под обстрелом, кричит...
(Ю. Друнина)

Чем только ни приходилось заниматься на войне! Часто пели перед ранеными. Очень благодарные слушатели! Господи! Все загипсованы и перевязаны, а все равно улыбка на лице. Молодые были, всем жить хотелось. Песня для русского человека - большое дело в трудную минуту. Во время войны и самодеятельность была, и любовь. В нашем госпитале лежал командир батареи катюш Лобышев. Ранение тяжелое, с потерей речи (легкораненых в госпитале и не было). Ко мне на перевязки ходили втроем - Миша-цыган, политработник Михаил Иванович и Дмитрий Константинович Лобышев. Все трое не хотели отстать от своей части, настояли на выписке, уехали. А через какое-то время санитар приносит мне письмо от Лобышева. Начали переписываться.

Польшу освобождали войска 1-го Украинского фронта под командованием маршала Конева. Полевой госпиталь шел за 59-й армией. Войска несли такие большие потери, что нас из госпиталя откомандировывали на поле боя подбирать раненых. Во время одной такой «командировки» я была ранена и контужена. Получила сотрясение мозга и ранение в ноги. Лечилась в своем госпитале в городе Опель, но лежать долго не могла - армия стремительно шла вперед, не хотела конец войны на госпитальной койке встретить. Последствия той контузии ощущаю до сих пор. В 1948 году из военного архива пришла справка о ранении, и мне дали вторую группу инвалидности.

Как все ликовали в День Победы! В Берлине парада не было, только марш колонн союзников разных стран.

Мне посчастливилось пройти в объединенной интернациональной колонне медиков. На площади у рейхстага гордо шли наши катюши. Я все всматривалась - а вдруг там Лобышев? Даже показалось, что увидела его. Он действительно участвовал в марше и, как потом выяснилось, тоже меня высматривал.

В майские дни 45-го стояли под Берлином, в городке Глевен. Жили в доме богатого немца, где были часы с боем до самого потолка. Спали на пуховых перинах, шкафы были забиты диковинным постельным бельем и разной одеждой. Соскучились мы по мирной жизни, по гражданским платьям. Однажды открыли шкафы, достали платья да кофточки и принарядились. Недалеко от дома немецкое кладбище было - красивое, все в цветущих растениях, пошли мы туда, нарвали цветов и сфотографировались.

03

Лобышева Анна Федоровна, г.Петрозаводск,

2013 г.

Война окончилась. 25 октября вышел указ о демобилизации шахтеров и медиков, возвращались на Родину мы с шахтерами в одном эшелоне. Я поехала в Ленинград к родителям, но оказалось, что никого уже нет: мама умерла в блокаду, папа погиб в Чехословакии. Дома нашего тоже нет - его на дрова растащили (Охта до войны вся деревянная была), только тополь под моим окном жив остался. Приютил двоюродный брат Сергей.

Пошла работать в свой физиокабинет завода N 77. Там меня и нашел Лобышев - после демобилизации по ранению он работал в Петрозаводске заместителем председателя Осоавиахима (кстати, его начальником был Иван Иванович Рождественский, отец поэта Роберта Рождественского) и использовал любую возможность, чтобы в Ленинград ко мне приехать.

Долго уговаривал с ним уехать, говорил: ни у тебя, ни у меня здесь никого нет, а у меня мама в Петрозаводске. И я решилась.

Помню, главврач санчасти при заводе Давид Самойлович Лифшиц удивился: все в Ленинград рвутся, а ты из Ленинграда.

26 декабря 1948 года мы поженились. Так я стала петрозаводчанкой. Как раз Василий Андреевич Баранов подбирал кадры для Республиканской больницы, меня тоже взяли, там я проработала медсестрой в общей сложности 50 лет. Все годы вела общественную работу - то в месткоме, то в партбюро. С 1975 года состою в хоре Ветеранов Великой Отечественной войны.

К сожалению, мой супруг рано ушел из жизни - разбился в автокатастрофе недалеко от Петрозаводска.

Осталась мы с дочкой одни. Но могу о себе с уверенностью сказать: я счастливый человек! Страшную блокаду пережила, живой с войны вернулась, всю жизнь работала с радостью, дочь вырастила, внуки уже большие и красивые, друзей-подруг много. Когда сверстницы начинают жаловаться, я говорю им: «Посмотрите в паспорт-то!» А сама в свой паспорт не смотрю и так знаю, что уже немолодая. Но жизни радоваться не устала!»

Top.Mail.Ru