Воспоминания, использованные в данной публикации, переданы Национальному архиву Республики Карелия общественной организацией «Жители блокадного Ленинграда» (г. Петрозаводск) в рамках проекта «Человек и война»
Лобышева Анна Федоровна, родилась в 1923 г. в Ленинграде. С февраля 1942 года по октябрь 1945 находилась в действующей армии, старший сержант медицинской службы. Инвалид Великой Отечественной войны 2-й группы. Имеет боевые награды: медали "За оборону Ленинграда", "За боевые заслуги" и "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941 - 1945 гг".
Медсестры Ленинградского фронта, «боевые подруги», 1944 г. Первая слева — Лобышева А.Ф. |
В блокадных днях (Ю. Воронов) Анна Петровна вспоминает: «До войны я окончила медицинское училище в Ленинграде, на курсах совершенствования медицинских работников прошла специализацию по физиотерапии и была направлена работать в физиокабинет завода № 77. Жила с мамой и папой на Большой Охтинской улице, которая проходит вдоль Невы. 22 июня 1941 года стоял теплый день. |
Окно открыто, тополь мирно листьями шелестит. Вдруг очень громко заговорил репродуктор во дворе. Все жильцы повыскакивали, побежали к репродуктору, там и узнали, что началась война.
В тот же день вызвали меня в райком комсомола и дали поручение - разносить повестки. Встречали таких "почтальонов" по-разному: молодежь — с энтузиазмом, а их взрослые родственники со слезами.
В сентябре и в наш дом пришла повестка, ждал папа, а первой в семье была призвана я, маленькая девочка с косичками. (Я почти всю войну длинные волосы носила, только в Германии остригла).
Никогда не забуду, как удивились в военкомате, решили, что я просто забрела не туда. Дежурный спросил: «Девочка, чего тебе здесь надо?» «В армию иду», - гордо ответила я и показала повестку, где значилось, что с собой надо взять кружку, ложку и пару белья.
В здании арктического музея формировали полевой госпиталь N25-81. Мы еще отмывали все, белили и красили, а раненые уже поступали. В операционном блоке я перевязывала, гипсовала. Пока водопровод и канализация работали, было еще ничего. Потом ни света не стало, ни тепла. Устанавливали печки-времянки, выводили трубы в форточки и так пытались нагреть большие помещения с высокими потолками. Особенно тяжело было зимой. На Неву в прорубь за водой для госпитальных нужд ходили, параши таскали. Обстрелы, бомбежки. Голод, все истощены, медики тоже. Получали по 250 граммов хлеба и похлебку-дуранду из жмыха — отходов льняного производства. Три раза в день давали болтушку из дрожжей, чтобы авитаминоза не было. Смертность была очень высокая - и от ран, и от голода.
В свободное от дежурства время ходили мы на совхозное поле за Охтинским кладбищем. Там команды МПО города копали длинные неглубокие траншеи, метра два шириной, в которые мы раскладывали валетом трупы. Их привозили с улиц города, складывали вначале в сарайки, а потом уж и не строили сараев - прямо в траншеи укладывали. Страшно вспомнить, сколько людей полегло в дни блокады!
После снятия блокады наш госпиталь с Охты перебросили на Карельский перешеек, где он располагался в палатках и землянках. Вслед за войсками дошли до Выборга, Кексгольма. В конце 1944-го погрузили в дэпээмовские теплушки и перебросили на 1-й Украинский фронт. Первая стоянка была под Перемышлем на границе с Польшей. Развернули госпиталь в сеянном лесу - не естественном, а с ровными рядами деревьев, среди которых стояли оставленные немцами палатки и хорошо оборудованные землянки. Но очень неудобным был подъезд к госпиталю. Слышали потом, что в том лесу не должны были стоять, будто вредители в политотделе были раскрыты.
К Кракову шли пешком. Вот где мясорубка была! У немцев там склады всякие находились, всеми силами пытались они город удержать. Раненым прямо на улицах помощь оказывали - не хватало палаток. Ранения тяжелые. Помню, как молдаванин один, приняв меня за польку (они нам помогали), просил меня: «Пани, пани! Напойте мне молдаванеску!» Пропела я какую-то мелодию, и он спокойно умер.
А рядом другой раненый пришел в сознание, услышал, что я по-русски пою, и попросил письмо маме написать. Взяла листочек бумаги, и он диктует: «Здравствуй, мама! Я чувствую себя хорошо!» Какое там хорошо - черепной, одной ногой на том свете! Сложила я листок треугольником (конверты тогда не требовались), написала московский адрес, который на всю жизнь запомнила. Звали того паренька Виктор Кура. Узнала я, что он студент-историк. Он все говорил: «Аня! Я должен продолжить учебу!» Мечтал после войны в Ленинград приехать, по городу походить, а меня в гиды приглашал. Выжил все-таки! Он нашел меня в дни Декады карельской культуры в Москве в 1980 году, куда я с хором ветеранов ездила. Мы до сих пор переписываемся с ним!
В свободное от дежурства время ходили мы на совхозное поле за Охтинским кладбищем. Там команды МПО города копали длинные неглубокие траншеи, метра два шириной, в которые мы раскладывали валетом трупы. Их привозили с улиц города, складывали вначале в сарайки, а потом уж и не строили сараев - прямо в траншеи укладывали. Страшно вспомнить, сколько людей полегло в дни блокады!
После снятия блокады наш госпиталь с Охты перебросили на Карельский перешеек, где он располагался в палатках и землянках. Вслед за войсками дошли до Выборга, Кексгольма. В конце 1944-го погрузили в дэпээмовские теплушки и перебросили на 1-й Украинский фронт. Первая стоянка была под Перемышлем на границе с Польшей. Развернули госпиталь в сеянном лесу - не естественном, а с ровными рядами деревьев, среди которых стояли оставленные немцами палатки и хорошо оборудованные землянки. Но очень неудобным был подъезд к госпиталю. Слышали потом, что в том лесу не должны были стоять, будто вредители в политотделе были раскрыты.
К Кракову шли пешком. Вот где мясорубка была! У немцев там склады всякие находились, всеми силами пытались они город удержать. Раненым прямо на улицах помощь оказывали - не хватало палаток. Ранения тяжелые. Помню, как молдаванин один, приняв меня за польку (они нам помогали), просил меня: «Пани, пани! Напойте мне молдаванеску!» Пропела я какую-то мелодию, и он спокойно умер.
А рядом другой раненый пришел в сознание, услышал, что я по-русски пою, и попросил письмо маме написать. Взяла листочек бумаги, и он диктует: «Здравствуй, мама! Я чувствую себя хорошо!» Какое там хорошо - черепной, одной ногой на том свете! Сложила я листок треугольником (конверты тогда не требовались), написала московский адрес, который на всю жизнь запомнила. Звали того паренька Виктор Кура. Узнала я, что он студент-историк. Он все говорил: «Аня! Я должен продолжить учебу!» Мечтал после войны в Ленинград приехать, по городу походить, а меня в гиды приглашал. Выжил все-таки! Он нашел меня в дни Декады карельской культуры в Москве в 1980 году, куда я с хором ветеранов ездила. Мы до сих пор переписываемся с ним!
|
Лобышева Анна Федоровна, 1945 г. |
Побледнев, Стиснув зубы до хруста, От родного окопа Одна Ты должна оторваться, И бруствер Проскочить под обстрелом Должна. Ты должна. Хоть вернешься едва ли, Хоть "Не смей!" Повторяет комбат. Даже танки (Они же из стали!) В трех шагах от окопа Горят. Ты должна. Ведь нельзя притворяться Перед собой, Что не слышишь в ночи, Как почти безнадежно «Сестрица!» Кто-то там, Под обстрелом, кричит... (Ю. Друнина) |
Чем только ни приходилось заниматься на войне! Часто пели перед ранеными. Очень благодарные слушатели! Господи! Все загипсованы и перевязаны, а все равно улыбка на лице. Молодые были, всем жить хотелось. Песня для русского человека - большое дело в трудную минуту. Во время войны и самодеятельность была, и любовь. В нашем госпитале лежал командир батареи катюш Лобышев. Ранение тяжелое, с потерей речи (легкораненых в госпитале и не было). Ко мне на перевязки ходили втроем - Миша-цыган, политработник Михаил Иванович и Дмитрий Константинович Лобышев. Все трое не хотели отстать от своей части, настояли на выписке, уехали. А через какое-то время санитар приносит мне письмо от Лобышева. Начали переписываться.
Польшу освобождали войска 1-го Украинского фронта под командованием маршала Конева. Полевой госпиталь шел за 59-й армией. Войска несли такие большие потери, что нас из госпиталя откомандировывали на поле боя подбирать раненых. Во время одной такой «командировки» я была ранена и контужена. Получила сотрясение мозга и ранение в ноги. Лечилась в своем госпитале в городе Опель, но лежать долго не могла - армия стремительно шла вперед, не хотела конец войны на госпитальной койке встретить. Последствия той контузии ощущаю до сих пор. В 1948 году из военного архива пришла справка о ранении, и мне дали вторую группу инвалидности.
Как все ликовали в День Победы! В Берлине парада не было, только марш колонн союзников разных стран.
Мне посчастливилось пройти в объединенной интернациональной колонне медиков. На площади у рейхстага гордо шли наши катюши. Я все всматривалась - а вдруг там Лобышев? Даже показалось, что увидела его. Он действительно участвовал в марше и, как потом выяснилось, тоже меня высматривал.
В майские дни 45-го стояли под Берлином, в городке Глевен. Жили в доме богатого немца, где были часы с боем до самого потолка. Спали на пуховых перинах, шкафы были забиты диковинным постельным бельем и разной одеждой. Соскучились мы по мирной жизни, по гражданским платьям. Однажды открыли шкафы, достали платья да кофточки и принарядились. Недалеко от дома немецкое кладбище было - красивое, все в цветущих растениях, пошли мы туда, нарвали цветов и сфотографировались.
|
Лобышева Анна Федоровна, г.Петрозаводск, 2013 г. |
Война окончилась. 25 октября вышел указ о демобилизации шахтеров и медиков, возвращались на Родину мы с шахтерами в одном эшелоне. Я поехала в Ленинград к родителям, но оказалось, что никого уже нет: мама умерла в блокаду, папа погиб в Чехословакии. Дома нашего тоже нет - его на дрова растащили (Охта до войны вся деревянная была), только тополь под моим окном жив остался. Приютил двоюродный брат Сергей. Пошла работать в свой физиокабинет завода N 77. Там меня и нашел Лобышев - после демобилизации по ранению он работал в Петрозаводске заместителем председателя Осоавиахима (кстати, его начальником был Иван Иванович Рождественский, отец поэта Роберта Рождественского) и использовал любую возможность, чтобы в Ленинград ко мне приехать. Долго уговаривал с ним уехать, говорил: ни у тебя, ни у меня здесь никого нет, а у меня мама в Петрозаводске. И я решилась. Помню, главврач санчасти при заводе Давид Самойлович Лифшиц удивился: все в Ленинград рвутся, а ты из Ленинграда. 26 декабря 1948 года мы поженились. Так я стала петрозаводчанкой. Как раз Василий Андреевич Баранов подбирал кадры для Республиканской больницы, меня тоже взяли, там я проработала медсестрой в общей сложности 50 лет. Все годы вела общественную работу - то в месткоме, то в партбюро. С 1975 года состою в хоре Ветеранов Великой Отечественной войны. К сожалению, мой супруг рано ушел из жизни - разбился в автокатастрофе недалеко от Петрозаводска. |
Осталась мы с дочкой одни. Но могу о себе с уверенностью сказать: я счастливый человек! Страшную блокаду пережила, живой с войны вернулась, всю жизнь работала с радостью, дочь вырастила, внуки уже большие и красивые, друзей-подруг много. Когда сверстницы начинают жаловаться, я говорю им: «Посмотрите в паспорт-то!» А сама в свой паспорт не смотрю и так знаю, что уже немолодая. Но жизни радоваться не устала!»
