Аникиева (Тарасова) Евдокия Васильевна родилась в 1924 году в деревне Утуки Петровского района Карельской АССР

«Помню, до войны мы часто переезжали. Мне было 13 лет, когда арестовали отца (расстреляли). Мама осталась с пятью детьми, младшей в то время было всего 4 месяца. Первые 6 классов я училась в Спасской губе, 7 класс - в Шуе. В 16 лет поступила в Петрозаводский медицинский техникум, а когда окончила, по распределению попала на работу в больницу Пряжи.

1942 г.

А потом война началась. Воскресный день был. Мы, молодежь, решили пойти кататься на лодках. Отправились в село просить лодки, а там людей много и все плачут, говорят, что война началась. 6 июля меня зачислили медсестрой в истребительный батальон командира Богданова. Отряд был создан для борьбы с финскими десантами. Зима 1941-1942 гг. вся прошла на лыжах. Наш батальон стоял сначала в Пряже, но когда финны взяли Пряжу, то нас объединили с Ведлозерским батальоном, потом дали приказ отступать. И так мы пошли к Петрозаводску. Шли медленно, задерживались в Половине, в Матросах, в Лососинке, так как сопровождали и охраняли рабочих, которые строили оборонительные сооружения. Потом из Петрозаводска на баржах отправились в Вознесенье. Ночью начался шторм. Дошла только одна баржа, на которой был наш батальон. Пешком по Ленинградской области дошли до Яровщины, где оставили рабочих. После этого нас отправили в Беломорск, а 1 ноября 1941 года батальон передислоцировали в Лихту (место базирования партизанских отрядов). Мы занимались лыжами, изучали оружие, учились стрелять, там же открыли медпункт. Я, как медсестра, сопровождала отряды во всех выходах.

 В марте 1942 года истребительный батальон расформировали, а меня и еще несколько человек направили в поселок Лейгуба. Там организовали медпункт, где полгода я работала медсестрой. Но разве это война? С самого начала я писала заявления с просьбой отправить меня на фронт. Написала в райком компартии: «Прошу послать меня на самый тяжелый участок фронта!». Да еще и подчеркнула слова «на самый тяжелый». Через некоторое время меня пригласили в ЦК Комсомола, где состоялся разговор с Ю.В. Андроповым. Говорили с ним довольно долго, и после разговора меня направили в Шижню. Оттуда меня и еще 6 человек отправили в Москву учиться на радистку. В этой школе в Москве готовили подпольщиков, радистов, разведчиков. Называлась она ОМСБОН - Отдельный мотострелковый батальон особого назначения. После школы снова попала в Карелию.

Нас стали готовить к забросу в тыл врага. Почти полгода шла серьезная подготовка в Сегеже. Нас было шестеро. Но с самого начала что-то пошло не так: один из нашей команды сломал ногу, пришлось задержаться. Но на задание в Вологду отправились без него. Из Вологды поехали на аэродром к Алеховщине (Ленинградская область). Прямо там, на аэродроме, в землянке и жили, ожидая приказа.

29 июля 1943 года мы, наконец, вылетели на задание. Но не на одном, как ожидалось, а на пяти разных У-2. Груз, который мы везли, был неподъемный: рация 4,5 килограмма, питание к ней 11,5 килограммов, продукты, оружие и парашют. В такой экипировке сложно было стоять, не то что прыгать. Нас должны были выбросить в Шелтозерском районе, всех в одном месте, но по очереди. Когда самолеты поднялись в воздух, на аэродром налетели фашистские бомбардировщики. Зенитная артиллерия открыла по ним огонь. Наши У-2 вынуждены были рассыпаться. В этом трагедия нашей группы.

По команде пилота я выпрыгнула из самолета. Парашют зацепился за дерево. Пришлось обрезать стропы. Потеряла наручные часы, а для радиста это сродни катастрофе, так как выход на связь всегда был в строго обозначенное время. Время пришлось определять по солнцу. Ребят из нашей группы нигде не было. Вышла на связь с Центром. Сообщила, что не имею часов, что ищу ребят. Целую неделю бродила, искала. Просила Центр передать мне часы и батареи. Самолет сбросил посылку на следующий день: батареи есть, а часов нет - забыли! Позже мне из Центра дали координаты места, где находится один из членов нашей группы. Пошла к нему. Перед этим спрятала рацию. Прошла совсем немного, вдруг слышу — финны. Бежать некуда: слева  болото, справа поляна. Увидела кустик на болоте, отползла к нему, замаскировалась. Благо, одежда была защитного цвета. Они прошли с собаками мимо. Не заметили. Подождала немного и пошла дальше. Только к вечеру пришла на обозначенное место. Следы есть, но никого там не было. Решила ждать. Переночевала. Ждала до 16.00 следующего дня. Ровно в 16.00 появился Николай. Выяснилось, что его выбросили так далеко, что даже карты не хватило. Он был один, где остальные наши ребята, не знал. В семь часов вечера должны были выйти на связь. Николай дал мне рацию, уже слышу свои позывные. Надо было выждать пять минут. Вдруг Николай шепчет: «Пригнись! Финны идут». Солдаты увидели нас, Николай поднялся, и его сразу застрелили. Сообщить в Центр, что нас окружили, я не успела. Свое оружие я оставила в шалаше у Николая. Среагировать не успела, ранило.

Финны положили меня на носилки и понесли. А потом бросили носилки посреди просеки. Поставили двух человек охранять. Так я провела ночь под дождем, ничем не прикрытая, с пятью ранами: в плечо, в бедро, в руку, две пули попали в спину. Просила финнов расстрелять меня, но я им была нужна живая. На другой день понесли дальше. Принесли в дом Родионовых в Кашканах. Начали допрашивать, но я потеряла сознание. Привели врача. Оказали помощь. На другой день снова допрос. Что-то придумывала на ходу, а порой просто отвечала, что не знаю. В общем, от меня ничего финны не добились. Немного пролечили в Пряжинской больнице и 4 сентября отвезли в Петрозаводскую тюрьму.

Суд состоялся 9 декабря 1943 года. На суде я вела себя дерзко, вызывающе. Была уверена, что расстреляют. Но в Финляндии совершеннолетие считается с 21 года, значит, расстрелять они меня не могли. Мне дали пожизненный срок.

Через глазок на двери моей камеры познакомилась с девушкой-подпольщицей. Она убирала помещение, а потому могла передвигаться более или менее свободно по территории. Она рассказала, что в соседней от меня камере тоже сидит какой-то подпольщик. Имя его она не знала. Спустя время я случайно мельком его увидела. В тюрьме часто подсаживали стукачей или «подсадных». Помню, 4 сентября, когда только меня привезли в тюрьму, нам всем устроили баню. Там ко мне подсела какая-то женщина. Стала расспрашивать обо мне. Сама она представилась Агриппиной. Сказала, что она из той же деревни, что и я, родом. Я смутно припоминала, что в деревне жили две сестры. Одна была нормальная, а другая горбатая. Она сказала, что она — одна из этих сестер. Стала спрашивать про мою семью. Я ничего ей не отвечала. Сказала, что ничего об их судьбе не знаю. Она рассказала, что мой брат сдался в плен финнам, а теперь служит в их армии. Я сомневалась в правдивости ее рассказа. Уже, спустя время, когда Петрозаводск был освобожден, я поинтересовалась у своих родственников об этой Агриппине. Они ничего не знали. Только помнили, что в нашей деревне и, правда, жили две сестры. Но имя старшей было Валентина. Стало быть, «подсадная» была.

Отсидела я в тюрьме шесть с половиной месяцев. ...В тюрьме мне и льстили, и пытали, и грозились убить, но своих не сдала. От меня финны ничего не добились. Потом уже узнала, что еще трое из нашей группы остались живы и продолжали действовать. В тылу врага они находились 250 дней. За это время им удалось собрать ценные данные о противнике, подготовить группу боевиков из числа местных жителей. Окончание войны они встретили в Петрозаводске.

В один из дней в тюрьму привезли еще одну группу пленных. Их должны были расстрелять, но документы отправили в Штаб, ждали ответа. Пока ответ не пришел, в течение двух месяцев они оставались в тюрьме.

Так я познакомилась с Яковом Васильевичем Ефимовым, секретарем подпольного РК КП(б) Олонецкого района. Тем, кого собирались расстрелять, запрещалось писать письма. Я же имела право иногда писать. Вот я и предложила Якову Васильевичу, чтобы он написал письмо своей жене Марии Федоровне как бы от моего имени. Он написал. Я передала это письмо финнам, и они отослали его. Так жена Якова Васильевича узнала о его судьбе. Общались мы, заключенные, записками. Подкладывали их под дверь камер, а иногда оставляли записки в щели в стене. Записки брали, когда нас выводили на прогулку. Уже после моего освобождения я встретилась с женой Якова Васильевича. Рассказала ей о его последних днях. Узнала, что она осталась с их сыном одна.

В тюрьме познакомилась с разведчицей из Калевальского района Ульяной. Помню, веселая она была всегда. Ее также, как и Якова Васильевича, приговорили к расстрелу. Она так же, как и он, ждала, когда придет ответ из Штаба, ждала расстрела. Запомнилось, что 2 марта 1944 г., когда я шла по тюремному коридору, услышала смех Ульяны, доносящийся из ее камеры. Спрашиваю: «Что такое?», а она говорит, что пришел приказ и «завтра нас расстреляют». Спрашиваю в ужасе: «А что ты смеешься тогда?», а она: «А что мне грустить?». Всю ночь мы с ней тогда через двери наших камер проговорили. Она сказала, что оставит свои часы под кроватью. Удивительное дело, часы она хранила в спичечном коробке, и, когда ее брали в плен, во время обыска никто на коробок не обратил никакого внимания. Так часы остались при ней. Она также сказала, что оставит свой костюм, мол, он хороший, пригодится. Часы ее потом кто-то забрал, а костюм так никто и не осмелился надеть.

Рано утром их вывели из тюрьмы, усадили в машины и увезли. Финны вернулись быстро. Привезли белье расстрелянных и заставили нас его стирать. Когда выстиранное белье относили в кладовку, то увидели, как много там одежды. Одежды, снятой с расстрелянных.

Яков Васильевич перед расстрелом передал мне тетрадь с какими-то данными. Просил сохранить ее и передать эту тетрадь в ЦК, если освобожусь. Эту тетрадь я бережно хранила. Все время прятала.

16 марта 1944 года меня перевели в Киндасовскую тюрьму. Условия, в каких жили заключённые, были ужасные. Тюрьма была поделена на две части — мужскую и женскую. Также отдельно жили в тюрьме русские, отдельно карелы, отдельно финны.

Водили в лес на работу, пилили бревна, ставили штабеля. Там я сильно повредила палец. Отправили в лазарет. Врач хотел ампутировать, но, узнав откуда я родом, передумал. Сказал, что я его землячка. Палец он мне сохранил.

В Киндасово меня никогда не покидала мысль о побеге. Когда лежала в лазарете, обнаружила две карты Карелии, забрала их. Мы наметили по карте план побега. Договорились, что побежим не в одно время, а друг за другом. Первым должен был бежать Костя, за ним Оля, а потом я. Таня была последней. Мы ждали ее в лесу, потом смотрим - идет. Вышли на открытое место, кричим ей: «Беги скорее!», а с ней охранники, да еще и с собаками. Оказалась она предательницей. Уже потом советский суд приговорил ее к 10 годам лишения свободы. А тогда в лесу у нас началась самая настоящая погоня. Бежать было тяжело. Я крикнула Оле и Косте, чтобы уходили. Но Оля пожелала остаться со мной. Костю мы уговорили бежать, а нас схватили. Избили так, что руки еще очень долго были черными, но не расстреляли. Пока нас вели из леса обратно к тюрьме, я успела порвать карту и тетрадь Якова Васильевича. Документы прятала во внутреннем кармане штанов. Шла впереди. Сзади шли финны. Старалась идти как можно медленнее, чтобы успеть на мелкие кусочки изорвать документы.

2010 г.

Нас снова посадили в камеру. Там была печка. Меня не обыскали, поэтому я бросила все документы туда и сожгла. Видимо, Татьяна на допросе рассказала о карте. Финны пришли с обыском, но, конечно, уже ничего не нашли. Костю не поймали. Ему удалось убежать. Всех заключенных увезли в лагерь, некоторых забрали в Финляндию, а мы так и сидели в камере. Мы понимали, что теперь уж точно нас ждет расстрел. И вот через двое суток после нашего неудачного побега нас посадили в машину и повезли. Мы попрощались друг с другом, так как были уверены, что везут на расстрел. Но на пятом километре дороги, где обычно расстреливали, машина не остановилась. Нас привезли во второй лагерь в Петрозаводск. Охранник сказал: «Мы должны были вас расстрелять, но не расстреляли. Не думайте, что все финны такие». В лагере мы пробыли всего 2 или 3 дня. Финны стали уходить из города. Кто-то открыл ворота. Свобода. Увидели на пристани корабли и бросились туда. Это были наши корабли. 28 июня 1944 года Петрозаводск был освобожден. Было столько радости! Крики, объятия, танцы, музыка. Людей было очень много».